“Я, отец Сизова С.М., обеспокоен здоровьем моего сына. Он находится в г. Новотроицке, в ИК 25/5. У него крайне тяжелое состояние: он не может принимать пищу в связи с наличием грибка в горле, не может передвигаться, отечность ног, сильный кашель, разложение печени. В течение месяца похудел на 20 кг. На мои просьбы поговорить с лечащим врачом ИК 25/5 получил отказ в грубой форме: “Мужчина, у нас очень много больных, врач физически к вам не может выйти поговорить”. Сейчас сын находится в стационаре туббольницы колонии, у него постоянно температура 40. Ростислав Иванович, помогите мне, ведь сын может не протянуть и месяца. 06.09.2009 год”. Это письмо легло к двум сотням таких же страшных бумаг со всей страны. Но запомните эту фамилию — Сизов…
По данным Генпрокуратуры, сегодня в России свыше 90% заключенных страдают социально значимыми заболеваниями, такими, как туберкулез, гепатит или ВИЧ-инфекция.
При этом в 2010 году на медицинское обслуживание заключенных было выделено лишь 24% от необходимого объема средств. Проверка Генпрокуратуры выявила, что во многих медчастях в местах лишения свободы не хватает лекарств, в том числе для лечения туберкулеза. Те лекарства, которые есть в наличии, зачастую хранятся неправильно, в результате препараты портятся и списываются — в Ульяновске, например, легкой рукой было отправлено на помойку 10 тысяч коробок противотуберкулезных лекарств стоимостью более миллиона рублей.
Кроме того, в штатах медчастей повсеместно отсутствуют врачи-инфекционисты, дерматологи, венерологи, кардиологи. Многие медчасти не оснащены современным оборудованием. А оборудования для определения состояния здоровья у заключенных с ВИЧ нет практически нигде: люди могут сидеть по 5—7 лет и ни разу не сдать кровь для анализов. Рекордсменом является Мамадышевская колония-поселение: там ни разу не брали кровь у заключенных с ВИЧ в течение последних 25 лет!
— В зонах сейчас — беда: лечения ВИЧ и туберкулеза нет, медицинской помощи адекватной нет, — говорит Ростислав Ламерт, тот самый, которому писал отец заключенного Сизова. Во Всероссийском объединении людей, живущих с ВИЧ, Ростислав занимается ситуацией в местах лишения свободы. — Смерти были всегда. Но сейчас из каждой колонии выносят по нескольку трупов в месяц.
Конвейер…
Четыре дня лечения
Есть в Оренбургской области город Орск. Если посмотреть на него с высоты ближайшего холма, видно, как город со всех сторон обнимают полосы дыма — серые, черные, желтые. Это дымит не меньше десятка предприятий: переработка меди, никеля, нефти. Самые зловещие дымы скрывают под собой соседний с Орском город Новотроицк. Туберкулезная зона ИК 25/5 находится именно там.
В этой колонии в прошлом году всего за полгода отмучился Володя Самохин. Он вошел туда своими ногами в феврале, рассчитывая через полтора года освободиться. А в сентябре в те же ворота вынесли его худое тело.
…Нехорошо, конечно, вышло — к его родителям мы приехали после девяти вечера, и весь разговор состоялся на ночь глядя. Петр Самохин часто выходил курить в темный двор, мама Галина плакала.
— Вову забрали зимой, — вспоминает мама. — И 15 июля его обследовали, туберкулеза не было. А уже 14 сентября Вову внезапно поместили в “больн
ичку”, и через несколько дней он позвонил в полном ужасе и стал нас просить: “У меня отказывают ноги, заберите меня! Здесь каждый день выносят трупы!”. Но врач говорила, что он лечение получает, а нам надо только принести для него лекарства — эссенциале, витамины, препарат железа. Мы передавали ему еду, лекарства, питье, но однажды нашей дочери позвонил знакомый из колонии и сказал: “Даш, так и так, у твоего брата нет ничего. А санитары даже не подходят судно принести, матрас поменять”…
За неделю до смерти Володи Самохиным разрешили свидание. Родители обрадовались — значит, не все так с сыном плохо. В колонию они приехали втроем, с дочерью Дашей.
— Мы зашли в комнату свиданий, — рассказывает Даша, — и стали ждать Володю. Он молодой, здоровый, спортсмен был. И когда двое мужчин внесли его под руки, у меня началась истерика. Я кричала на всех: “Что вы с ним здесь сделали!”. Вова еле сидел, не мог говорить и глотать, рот был обметан белым налетом из-за плеврита, он только попросил пить. Я кинулась за водой, стала забегать во все кабинеты и везде видела удивленные лица врачей. Один из них пошел за мной: “Что-то случилось?”. Вове померили температуру — 41°. Я кричала: “Для чего вы его нам вывели на свидание?! Матери! Для смеха?”
Володе оставалось жить 7 дней. Врачи видели это. Но отпускать на волю, где его могли бы вылечить (это называется освободить от наказания в связи с болезнью — “актировать”), — не стали.
— Если вы не можете лечить — ну отдали бы нам! — плакала мама Галина, сжимая пакетик документов. — Хоть бы умер дома, а не как собака…
В этом пакетике лежит странная бумага — обстоятельный, детальный отчет руководства УФСИН по Оренбургской области о том, как именно Самохин В.П., 1982 г.р., умирал в ИК 25/5. Он был подготовлен в ответ на просьбу об освобождении в связи с болезнью.
“14 июля 2009 года Самохин прошел очередное рентгенологическое обследование — данных за активный туберкулез не выявлено.
14 сентября был доставлен в медицинскую часть в связи с ухудшением состояния здоровья. В тот же день госпитализирован в стационар медицинской части. После обследования установлен рецидив туберкулеза.
Несмотря на проводимое лечение с 18 по 23 сентября, состояние больного оценивалось как тяжелое за счет прогрессирующей ВИЧ-инфекции.
23 сентября освидетельствован для предоставления в суд на освобождение от отбывания наказания в связи с болезнью.
29 сентября Самохин В.П. скончался”.
Он умер за 15 дней. И речь идет не о безнадежном больном, которого врачи старались спасти, но — увы. Речь идет о человеке, который умирал наиболее мучительным образом под совершенно безмятежными взглядами врачей и администрации. Скорее всего он был плох уже летом, а в больницу его перевели, когда он перестал вставать.
Все знали, что у него туберкулез. Но лечение проводили только “с 18 по 23 сентября”. Четыре дня.
Вместе с телом сына родителям вернули пакет с лекарствами, которые они ему передавали. Все таблетки и ампулы были не распечатанные. Володе ничего не дали.
— Это не исправительная колония, — роняет немногословный отец. — Это лагерь смерти. А о том, что сын умер, нам сообщили сокамерники. А то бы его похоронили без нас…
Мы вышли во двор, попрощались. Петр сказал:
— К Вове на похороны человек триста пришло друзей. Мы с матерью сели, подумали, кредит взяли сто тысяч, чтобы хоть проводить сына по-человечески…
СПРАВКА “МК”
Управление по наркотикам и преступности ООН неоднократно заявляло, что заключенным должны предоставляться такие же медико-профилактические услуги, как и лицам, которые не находятся в местах лишения свободы. Судимость лишает человека свободы, но не права на здоровье.
“Не выходи из барака!”
Когда на машине проезжаешь Новотроицк, возле которого находится ИК 25/5, где умер Самохин и находился Сизов, приходится быстро поднимать окна: желтая пелена угрожающе висит метрах в 5 от земли.
— Я здесь когда работал, — сказал Ростислав, — однажды вышел пообедать. Выхожу из цеха — а в тот день котлы чистили, я столовую в тумане просто не нашел… Но работать больше негде, в Орске особенно. Поэтому и наркотиков употребляют очень много. А где наркотики, там криминал. Ну и ВИЧ, конечно. Орск стоит на первом месте по числу ВИЧ-положительных. У нас их 8 тысяч на 250 тысяч населения. Почти в каждой семье кто-то из молодежи живет с ВИЧ…
Около Новотроицка мы свернули на разбитую дорогу. Бурьян, пыль, свалки строительного мусора, разрушенные гаражи. Из всего этого незаметно выросла колония — бетонные высокие заборы и шлагбаумы. Ламерт повел меня к будке типа КПП, стоящей возле шлагбаума. Около него на лавочках молча сидели женщины. Все невозможно нарядные: в коротких платьях, на каблуках, при макияже и укладке. Пусть на зону, но все же они приехали на свидание…
Ламерт представился, сказал, что он помогает людям с ВИЧ, сидящим в заключении, и взял быка за рога:
— Может, проблемы какие?
— А вы обернитесь, — мрачно ответила одна.
Мы обернулись и увидели, что ветер поменял направление и быстро несет на нас со стороны Новотроицка рыжее облако. Женщины с тоской смотрели на него, и одна сказала:
— Я когда узнала, что мужа в тубзону перевели, написала ему: “Гуляй побольше. Свежим воздухом дыши”. Потом приехала сюда, увидела, пишу: “Сиди в бараке!”
— А может, это не очень страшно? — спросила я.
— Нет, мы просто дышим этим, — сказал Ламерт. — А так — ничего…
— Проблема в том, — вдруг решительно заговорила другая молодая женщина, — что все лекарства мы везем сами.
В разговор вступает моя соседка по скамейке:
— Мы везем все — начиная от шприцев до нормальных лекарств на 5 тысяч ежемесячно. Их в аптеке так не купишь, достаю через больницы с переплатой.
Моя собеседница молоденькая, ей года 23.
— И долго вам возить?
— Муж 2 года сидит. Уже распад правого легкого, — она сжимает губы. — А мне сказали, что актируют только с распадом двух легких, печени и почек. И что мне с ним тогда делать?! Уже год температура держится 39—40. А сидеть еще 7 лет…
— Но кроме лекарств мы же еще и продукты привозим, — говорит первая женщина. — Мы видели, что они едят, — баланду! — над лавками поднялся возмущенный хор. — На завтрак — тарелка горохового пюре с этими… с шелухой. Вот и везем продукты — тысяч на 10 каждый месяц.
Таким образом, каждое свидание обходится в стоимость билетов до Орска, лекарств, продуктов и комнаты для свиданий.
— И ладно бы комната была нормальной, — возмущенно сказала одна из женщин, — они сырые! А там ведь туббольной будет жить! Постельное белье везем свое. Большие полотенца нельзя привозить. Просто потому что! Перед какой-то комиссией начали ремонт. Мы сидим на кровати, а рабочие прямо при нас в комнате стали штукатурить стену. Я говорю: “У меня свидание”. Нам ответили: “Берите кровать и сидите в коридоре”. А зачем тогда свидание? Я заплатила за комнату 700 рублей.
Тем временем началась выдача разрешений на свидание, и женщины поспешили в колонию с огромными, килограммов по 10, сумками в каждой руке. Ростислав помог донести их до ворот, дальше они попрут это сами.
СПРАВКА “МК”
По некоторым оценкам, до 80% людей, попавших в заключение, имели на воле проблемы с наркотиками.
Письма мертвых
В 2009 году в СИЗО из-за непредоставления медицинской помощи скончались 233 человека. Не меньше умирают и в тюрьмах из-за того, что финансирование медслужбы падает в какую-то дыру.
— В России около ста туберкулезных зон, или “тубанаров”, — говорит Ростислав Ламерт. — Примерно в 30 содержатся люди с “турбовичем” — те, у которых ВИЧ и туберкулез. И ситуация примерно везде одинаковая. Лечения нет, нормальной медицинской помощи нет. И вот родственники заключенных начали обращаться к нам в комитет. Но иногда можно изменить ситуацию звонком врачу в больничку. А иногда даже номер входящего письма выяснить не получается…
Комитет по местам лишения свободы — это сам Ламерт и Иван Устинов. Мы сидим у них в офисе, и я держу на коленях одну из восьми папок, в которых подшиты жалобы, поступившие из колоний в 2009—2010 годах. Это письма почти мертвых людей.
“От осужденных женщин, находящихся по адресу Республика Дагестан, г. Кизилюрт, ИК-8. Коллективное обращение. Как быть в ситуации с препаратами от ВИЧ и где мы их должны взять? Где приобретать медикаменты по сопутствующим заболеваниям?” То есть сидят 40 молодых баб и спрашивают — где им купить лекарства от ВИЧ, туберкулеза и других заболеваний! Купить!
“Я обеспокоена физическим состоянием моего сына. Он находится в местах лишения свободы ЮК 25/1. Посадили сына в декабре 2008 года. Состояние здоровья на тот момент было удовлетворительное, жалоб на здоровье не было. 24.05.2009 состояние сына резко ухудшилось. 26.05 он потерял сознание. Врачи ЮК 25/1 ничего не смогли сделать, и его госпитализировали в инфекционную больницу г. Оренбурга, в отделение реанимации с диагнозом менингококковая инфекция, где он пролежал 7 суток, четверо из которых он провел в коме, после чего его отправили обратно в ЮК 25/1. На данный момент он находится в санчасти ЮК 25/1, состояние крайне тяжелое: он не встает, не может принимать пищу без помощи, постоянно держится температура, началось осложнение — кандидоз пищевода на фоне ВИЧ-инфекции”.
Иван протягивает мне листок с графами:
— Мы разработали анкету-мониторинг, которую заполняют родственники или сами осужденные. Смотри, что отвечают люди, везде ответы похожие, по всей стране. “Как часто медосмотр, как долго?”. Чаще всего отвечают: “3—5 минут” или “не проводится”. “Как часто забирают кровь на вирусную нагрузку?” — “Не берут”. “Отношение врача?” — везде “брезгливое”. “Есть ли возможность принимать лечение по режиму” — “Нет”. Хуже всего в Смоленской, Ульяновской, Тульской, Брянской областях и Марий Эл.
— А хорошо где?
— Нигде. Более-менее в Нижегородской и Самарской областях.
“Я, Паничкина Е.В., прошу Вас отреагировать на мою просьбу о состоянии здоровья моего мужа Поторок А.А. 1967 г.р., который на данный момент находится в колонии строгого режима ИК 25/5. На данный момент иммунный показатель, который он имеет, 37 клеток, что говорит о сильной стадии заболевания (у него ВИЧ-инфекция. — Авт.). Но ему не предоставляют больничный режим. На данный момент он находится в ЕПКТ (единое помещение камерного типа), где утром забирают постель с матрацем, а раздают перед сном. Насколько мне известно, с таким показателем ему должны предоставлять больничный режим, что было сделано на время пребывания комиссии. После чего его снова отправили в ЕПКТ… 03.12.2009”
— Все эти письма, — Ростислав кивает на папки, — проверенные. Когда поступает жалоба, мы по своим каналам “прокачиваем” отряд, говорим с администрацией, родителями, “смотрящими”. Чтобы отправить такую жалобу, надо на это решиться. Потому что, когда человек ее пишет, на зоне начинается прессинг. Всему отряду не передают чай, сигареты. Поэтому сначала мы знакомимся со “смотрящими”, объясняем, кто мы, откуда, зачем. А собираются эти жалобы ради того, чтобы подтвердить проблему. Надо расшатать ситуацию. Сейчас все заговорили в тюрьмах о ВИЧ и туберкулезе — и это заслуга нашего комитета. Раньше молчали все и умирали. А теперь даже руководство УФСИН признает, что лечение нужно и что его нет…
Это да. В то время как Минздрав уверяет, что он всем предоставляет лекарства, в Фонд “Российское здравоохранение” (он обеспечивает лекарствами часть регионов из средств Глобального фонда по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией) летят просьбы о помощи из разных подразделений УФСИН: “В связи с отсутствием препаратов для лечения ВИЧ-инфицированных заключенных под стражу просим рассмотреть вопрос о выделении УФСИН России по г. Москве следующих препаратов: Стокрин — 102 уп., Комбивир — 102 уп., … до централизованной поставки препаратов”, “Медицинский отдел УФСИН России по Республике Татарстан просит рассмотреть возможность выделения на безвозмездной основе препаратов для лечения ВИЧ-инфицированных, содержащихся в пенитенциарных учреждениях Республики Татарстан. В настоящее время сложилась напряженная обстановка по обеспечению данной категории лиц АРВ-терапией по причине несвоевременной поставки в 2009 году в регион препаратов по проекту “Здоровье”… Потребность в препаратах составляет: Комбивир — 500 уп., Стокрин — 600 уп. (всего 6 препаратов. — Авт.)”
* * *
— Несколько лет назад осужденных с ВИЧ со всего Северо-Запада свозили в Медвежьегорскую колонию, — комментирует ситуацию председатель Межрегиональной правозащитной ассоциации “АГОРА” Павел Чиков. — Они там толком не получали лечения и умирали. Причем колония старалась перед тем, как люди умрут, их выпускать, и через какое-то время они умирали на воле. И мы нашли три истории, когда люди скончались при схожих условиях. Один из них — Костя Пролетарский, который был освобожден из этой колонии по состоянию здоровья, сразу попал в больницу с диагнозом туберкулез и ВИЧ в тяжелом состоянии и там скончался. В апреле 2009 года мы написали по этому поводу обращение к генпрокурору, и карельский ФСИН тут же публично заявил, что ничего такого не было. Но 16 июля мы получили ответ из прокуратуры Карелии, что они совместно с карельским минздравом провели проверку по данному случаю и выяснили: на данный момент осужденные лечение получают. Но вот по тем людям действительно усматривается ненадлежащее оказание медицинской помощи! И они направили результаты проверки в Следственный комитет для принятия решения о возбуждении уголовного дела в отношении администрации колонии. Это первый случай, когда прокуратура признала факт отказа в лечении заключенного. Но мы надеемся не последний.
…Когда я писала текст, то периодически спрашивала Ростислава, как дела у его заключенных. И на днях получила от него короткое письмо: “Настя, привет! Поторок умер 4 месяца назад, а Сизов — 6 мес. назад”…
Костя Пролетарский перед смертью рассказывал друзьям: “Я письмо получил недавно из лагеря. Мне Б. написал, мы сидели с ним на Медвежке. “Помнишь такого-то, такого-то, такого-то… Все умерли”. Начал мне перечислять фамилии, имена, а потом сбился, говорит ладно, хватит. Столько имен. Это ужасно. Просто склеп…”
Анастасия Кузина
Материал с сайта www.mk.ru
