31 марта сего года украинские СМИ взорвала новость о разоблачении шайки преступников, удерживающих в т.н. «Центре реабилитации наркозависимой молодежи имени иконы Божьей Матери «Семистрельная» в простонародье – «Косачевка» 200 человек с проблемами алкогольной и наркотической зависимости. К сожалению, в погоне за сенсацией, никто не потрудился разобраться в сути проблемы, а именно: как так могло случиться, что подобная структура не только возникла, но и процветала длительное время? И почему все 13 лет существования этой структуры власти игнорировали нарушение прав людей, которые там находятся? Ответ на первый вопрос прост: она не могла не возникнуть. Спрос порождает предложение (подробно об этом читайте в интервью с Ириной Король.)
Ответ на второй вопрос посложнее, есть несколько гипотез: первая – рейдерский захват земли, «центр» имеет в своем распоряжении четыре гектара земли, которая кому-то могла приглянуться. Вторая – «сдали» конкуренты. Косачевака – не единственная структура такого типа («лечение» против воли больного), но все-таки самая старая, известная и лютая. И третья – популистская – кто-то из представителей власти решил сделать себе на этом имя. Из тех же СМИ стало известно, что власти «разрабатывали» Косачевку в течение полугода, внедрив своего агента, который впоследствии и станет главным свидетелем в суде (если он состоится, конечно). А пока, директор Косачевки Роман Дубовской на свободе, Сергей Моцак – один из директоров – и несколько «надзирателей» находятся в следственном изоляторе. Официальное обвинение, которое власти выдвинули против сотрудников Косачевки – похищение и лишение свободы людей, пытки. Узнать правду о том, что там происходило на самом деле – затруднительно, учитывая специфику «клиентов» и руководства, а также риски, связанные с законностью его функционирования, но нам это удалось, побеседовав с Олегом, одним из бывших «клиентов» этого учреждения, человеком, в чьей жизни опыт «реабилитации» в Косачевке оставил неизгладимый след.
И. Олег, расскажи, пожалуйста, как ты попал в Косачевку.
О. Я – наркоман. И на тот момент, а это был 2010 год, я обратился к своей матери за помощью, поскольку дела мои шли не лучшим образом. Она взяла время подумать, как мне помочь и однажды вечером ко мне на кухню, где я со своей девушкой благополучно пил водку, вошли трое мужчин и сообщили, что я еду на лечение. Меня взяли под ручки, не дав ни собраться, ни как-то прийти в себя, вывели из дома и посадили в машину. Пока ехали, я пытался выбивать стекла, сопротивляться, всю дорогу меня били, а потом надели наручники. Когда мы приехали, меня положили на «пальму», где не было матраса, шконка короткая, ноги свисали, лежать я мог только на боку, и лежали мы, как сельди в банке – так нас было много. Ночью встал попросил воды, мне «добавили», в итоге – поломанная челюсть, сломанный палец, множество ушибов. Проснулся с ужасным похмельем, меня сразу отправили на зарядку и «обливалку» (а дело было в январе, на улице мороз минус двадцать семь градусов! Пятки примерзали к земле). Для меня все это было шоком, я никак не мог понять, куда я попал: вокруг какие-то ужасные люди, все в каких-то ватниках… В тюрьме я не сидел, в армии не был, все окружающее меня было совершеннейшей дикостью. От таких же бедолаг, как я, узнал, что нахожусь «на карантине» в реабилитационном центре Косачевка.
На карантине жизнь была какая: утром – зарядка, обливание, молитва, завтрак, первый перекур и сразу на работу – пилить дрова на козлах двуручными пилами. Потом еще один перекур, снова работа, обед, перекур и потом все возвращались в хату и ложились в трусах и майках ровненько и молча. За разговоры можно «выхватить». Раз в месяц можно было звонить родным, но смысла не было, сказать-то ничего нельзя. За «неправильный» звонок можно было и лишиться перекура и по зубам получить. Писать можно было один раз в неделю, в пятницу, все письма проходили цензуру. Нельзя было ничего просить, даже хлеба… Кормили плохо. Вес набирали, потому что питались в одно время и кашей в основ- ном. Если везло, в тарелке плавало пару крошечных кусочков мяса. Быстро понял, что меня никто не от- пустит, поэтому решил, что нужно бежать и жил этой мыслью все три месяца карантина. За нами смотрели наставники, которые приезжали на смену, а менялись они еженедельно, (тогда мне было это непонятно, а потом, когда нырнул в эту тему, стал понимать что и как происходит и кто есть кто). Так вот пока они неделю жили дома, они подкалываются, подбухивают, потом приезжают, раздражительные, злые, вымещают свою злость на реабилитантах. Например, в ответ на просьбу вывести в туалет, можно услышать: «ссыте друг другу в жопу» и еще и можно «отхватить» за это.
Историческая справка Андрей (руководитель и основатель центра) в 2013 году с Сергеем, Русланом и тремя наркоманами, которые нуждались в помощи, приехал в Косачевку, где находился только старый дом и надел земли. Но даже тогда, когда центром это еще назвать было трудно, все эти шесть человек наравне выполняли все обязанности по благоустройству территории и образу жизни. Все было, как в армии, подъем в шесть утра и все вместе забег на 3 км, затем обливание водой из колодца и завтрак, в общем все, как и сейчас, но только в уменьшенном варианте. Как сейчас, и тогда главным условием было: ни минуты свободного времени! Целый день они копали, сажали, строгали и еще много всего! Особо важное место и время для отдыха занимала молитва и изучение Библии. Так с каждым месяцем в Косачевку приезжали все новые и новые нуждающиеся в помощи, их становилось все больше и больше, так началось строительство и процветание центра. После того, как ребята становились на путь исправления и прекращали употреблять, Андрей понял, что не заниматься этим теперь он не сможет.
И. Неужели никто не пытался бунтовать?
О. Был случай, когда пронюхали, что семь человек, которые выходили с карантина на кухню в помощь, украли ножи и хотели на «разводе» (мероприятии, во время которого распределялась работа) выйти с эти- ми ножами на надзирателей, чтобы те их выпустили. Но, как правило, все всплывало. Там была организована мощная агентурная сеть, доносы, человек за то, чтобы его перевели с одного режима на другой готов был «вломить» кого угодно. И этих «беглецов» «вломили». В наказание каждого избили, причем избивали компанией, избивали очень сильно. Любая информация, любой разговор мог быть перекручен, поэтому если что-то говоришь, то надо говорить так, чтобы был отходной путь, иначе за слова могут «притянуть». Я как-то сидел в столовой и думал: нас такая банда, двести человек, если встать и крикнуть – давайте выйдем отсюда, нас же много… И понял, что никто не встанет. А потому и кричать смысла нет. Воля людей, их дух сломлены, они не могут больше сопротивляться.
И.Так ты, получается, смирился?
О. Уже понимая происходящее, я ходил ровненько, ждал, пока переведут. Там какой механизм: тот, кто заезжает, попадает на «карантин», там очень строгий режим, но мало работы. Надо было выучить молит- вы обязательно, кто не выучил молитвы – месяц не курит. Пока не выучишь – не дают ложиться спать.
Молитвы было четыре: Отче Наш, молитва после еды, молитва Оптинских старцев и Символ веры. По рекомендации наставников переводили с «карантина». Условие – лояльность к режиму, послушание. «Карантин» существовал, чтобы сломать человека. Когда человек становился «овощем», его переводили в «стационар». Там было большое благо – не надо было просить вывести в туалет, для этого стояло ведро на веранде. Еще можно было взять в кровать бутылку воды. Ну и можно было поспать. На «карантине» сна практически нет, по четыре выхода в туалет за ночь. Плюс, если кого-то привозят, то привозят в кипише, избивают прямо на глазах, все время находишься в состоянии стресса. Спать можно было только боком, нет места, душно, всю ночь лежишь, обливаешься потом. Место очень нехорошее. По тер- ритории передвигались только строем. Вышли – по- строились. На молитву, на работу, в туалет – строем. На «стационаре» было легче. У стационара было еще такое ответвление – дом Йосыпа – там было попросторнее, покомфортнее, новые «скаточки». И, как пра- вило, карантин заканчивается или на стационаре или на «йосыпа». Еще был сруб, в котором жил директор – Дубовский – там были очень комфортные условия, но туда отправляли людей с какими-то отклонениями, и там было как-то постыдно находиться. Я не хотел туда. Потом был «бур» – считалось самое крутое место, туда хотели попасть все. Туда брали плотников, строителей, электриков, всех, кто работает руками. Еще туда входила команда «сено» – это люди, которые работали на заготовке сена для фермы. Еще была ферма – это лошади, было даже два страуса, коровы, дикий кабан, козы, бараны, куры. И были люди, которые работали на ферме. Несмотря на то, что это хозяйство существовало для прокорма «реабилитантов», до кухни, как правило, доходило мало. Пока с фермы мясо или молочка дойдет до кухни, от нее мало что оставалось. На кухне делилась между собой еще какая-то часть и к конечному потребителю – реабилитанту – доходило совсем мало мяса или молока. На «стационаре» я пробыл какое-то время и перешел на «бур» в команду «сено». Мы ездили вместе с фермером, без надзирателя, в поля, косить траву.
И. Почему ты не убежал, когда появилась возможность?
О. Там все так подвязано, что если кто-то рекомендует тебя на работу, то этот человек за тебя ручается. И уже на почве того, что ты не имеешь права подставить этого человека, ты и не можешь убежать. Я не мог подставить человека, который за меня поручился. Да и убежать оттуда очень тяжело. Убегать надо так, чтобы не поймали, а все в округе знают про это место, все предупреждены, у всех есть номера телефонов сотрудников Косачевки. Можно идти в лес, встретить лесоруба и он позвонит, доложит. Я убежал позже, после того, как оговоренный срок моего пребывания истек, а меня все не отпускали. И когда нас поймали – со мной было еще трое – в тридцати пяти километрах от Косачевки, меня не били, поскольку я их предупреждал, что убегу. Через две недели после этого случая я уехал домой. Мои родственники не торопились меня забирать, а пока тебя не заберут – сам ты не выйдешь. Один из тех, кто бежал со мной, вернувшись в Косачевку, взял шприц, набрал слюны и сделал себе укол в голень, чтобы его от- везли в больницу. Там люди часто прибегали к таким методам: глотали иголки, отрубали себе пальцы, про- сто для того, чтобы их отвезли в больницу, а оттуда уже бежать. Одна из историй – дикая вообще. Один человек целиком проглотил столовую ложку и разломанные пополам щипчики для ногтей! Его отвезли в больницу, прооперировали, зашили и вернули назад. Девочки пили моющие средства.
И. А как наказывали женщин?
О. Брили налысо, сажали в яму. Меня не сажали, других – да. Человека сажали в яму, там был матрас, фуфайка, сверху забивали досками, чтобы ему ничего не передали. Давали только воду и хлеб и молитвослов. Еще давали ремней – пряжкой армейского ремня били по ягодицам.
И. Как все происходящее тебя изменило?
О. Под конец срока у меня изменилось отношение. Поразительно, но я даже стал благодарен за этот опыт, благодаря которому выработал определенные навыки, закалку. Например, горячей воды я вообще не видел и, когда уже жил на «буре», мог позволить себе помыться горячей водой, я принципиально мылся холодной. Даже когда вернулся домой, долгое время мылся холодной водой и жил в спартанском режиме, правда покуривал траву. Со стороны матери было выставлено условие, чтобы я там какое-то время работал и я вернулся туда наставником. Она говорила, что помогать людям – в общем-то неплохо и я в какой-то момент начал так думать и мне это реально помогло! Я привык к этому месту и когда приезжал, даже как-то испытал ностальгию…
“Отцы-основатели” Дубовский Андрей Романович, руководитель и основатель центра ресоциализации наркозависимой молодежи в честь Иконы Божьей Матери «Семистрельной». Андрей достаточно жесткий и принципиальный человек поэтому главным условием центра является дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина! Он очень любит животных, так в центре появилась ферма, которая уже расстроилась и стала похожа на мини зоопарк. Все что происходит в Косачевке Андрей проносит через себя, все победы ребят, считает победой самих ребят в полной мере и всегда очень рад за них, а все срывы ребят, считает своим поражением. Он говорит, что здесь все, как в футболе: «Выигрывает команда, а проигрывает тренер!» И мечтает лишь об одном, увеличить выздоровление ребят и очистить нашу с вами жизнь от наркотиков. Моцак Сергей Юрьевич, организатор духовно-просветительской работы, является руководителем православной общины нарко и алкозависимых. Организация духовно просветительской работы лежит на плечах Сергея. Привести ребят к Богу, открыть им молитву, научить и приобщить ребят к православным церковным таинствам (крещения, причастия, исповеди). Всю духовно – просветительскую работу центра ведет Сергей и организатором всех мероприятий в центре также является он. И главной целью Сергея также является искоренить проблему наркомании в нашей стране или хотя бы снизить ее до минимума.
И. Похоже, что у тебя развился «стокгольмский синдром»…
О. Возможно. Я работал там около восьми месяцев, тоже ездил за «выезды», забирал людей. Меня сна- чала не смущала ни моральная, ни уголовная сторона вопроса. Им как-то удалось убедить меня, что то, что я делаю – правильно. Со временем мои взгляды из- менились.
И. А что ты думаешь о директоре – Дубовском? И о самой структуре, оглядываясь назад.
О. У меня к Дубовскому двойственное отношение: с одной стороны он справедливый, мог вести себя достойно, а с другой стороны – он ведь знал, что его «наставники» употребляют наркотики, но в силу того, что эти люди работают не первый год и справляются со своей работой, на это закрывались глаза. Я думаю, что эта система не могла работать по-другому. Наркоманы – такой народ, которому только дай слабину! Он и правда брал людей бесплатно или за гроши, если они просили сами. То есть дело было не только в деньгах, у Романа была какая-то религиозная идея, типа то, что произошло – это воля Божья. В основе этого центра лежала идея религиозной православной общины, она так и была зарегистрирована. Дубовский привозил в Косачевку священников, известных людей, даже Петр Мамонов к нам приезжал. Это такое спасение душ с помощью кнута и пряника.Периодически у меня менялось мнение о том, что же это за структура. Сначала я поверил в Бога, а потом подумал: какой же Бог, если мы на Пасху ночью идем воровать лес? По- том пришло простое и окончательное понимание: это частная платная тюрьма для наркоманов. Был такой случай, сильно меня потрясший, когда у меня на руках умер человек от сердечного приступа и ему не оказали медицинскую помощь. Он просил помощи, жаловался на недомогание несколько дней, но никто не помог. Я пытался ему помочь, как мог, но он все равно умер. Тогда у меня начала появляться ненависть.Это, впрочем, не помешало мне обратиться туда за помощью уже в 2015 году, когда я снова оказался «системе» и дела мои шли из рук вон плохо. Мне помогли, хотя и не так, как мы договаривались, потом снова предложили работу, но в этот раз я от- казался.
И. Можно ли разделить твою жизнь на «до и после» Косачевки?
О. Этот случай сильно повлиял на мое отношение к матери – я не могу ее простить и за то, оказался там и за то, что она держала меня там дольше оговоренного срока. Вот это – то, что человек там сидит и не знает, как долго он будет там сидеть – самое печальное. Я стал сильно недоверчивым, подозрительным, осторожным. Когда вернулся домой – это было на- кануне нового года – я зашел в супермаркет и впал в состояние ступора: вокруг толпы людей, которые снуют туда-сюда, что-то покупают, а я стою и не могу понять. Дома, помню, лежу на кровати и чувствую, как поднимается страх. Почему? Что происходит? И вдруг понял: это тишина! Там, в Косачевке, ты не можешь побыть в тишине или в одиночестве. И, тем не менее, я благодарен за то, что прошел та- кую школу, все остальное для меня теперь пыль. Но замок в дверях поменял.
*** А что теперь? Практически сразу после того, как СБУ «освободило» заключенных, около 30- ти человек – «пленников» Косачевки – вернулись в свою тюрьму и продолжают там свою привычную жизнь. (!) Воистину, нет ничего ни плохого, ни хорошего, есть только наше отношение к этому.
Стокгольмский синдром — термин, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения (или угрозы применения) насилия. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия, и в конечном счёте отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели.
беседовала Ирина Ромашкан
