От редакции: как-то в одной из самых известных и по особому любимых нами газет, а именно в 34 литературном выпуске «Белой Альтанки», были опубликованы заметки, присланные в редакцию неким Артуром Кошалиным. В тех заметках автор вспоминал 80-е годы уходящего XX века. И написал о тех временах так лихо и непосредственно, подметив самые яркие моменты расцвета наркомании в разваливающейся, когда-то сильной стране, что его откровения не могли остаться незамеченными среди постоянных читателей «Альтанки».
Но больше всех публикация зацепила ветеранов полтавского «наркодвижа» и вызвала настоящий резонанс как среди старожилов «движения», так и среди клиентов программ Снижения вреда. Со слов некоторых представителей полтавских общественных организаций нам стало известно ещё и то, что: «Тот материал оказался таким резонансным, что наши ПИНы (потребители инъекционных наркотиков – ред.) поделились на тех, кто с нетерпением ждет продолжения его публикации о 90-х, и на тех, кто хочет его найти и… убить! 🙂 Он некоторых задел за живое, потеребил старые раны, так сказать…».
И вот, похоже, у нас появилась возможность продолжить публикацию этих заметок «обречённого» автора. =) Пока всё, что о нём известно – «Артур Кошалин» псевдоним автора, который сейчас живёт в Севастополе. Но в 90-е «Артур» участвовал именно в полтавском «движении», что, очевидно, и подтолкнуло его к написанию мемуаров о наркосцене 90-х. Итак, предлагаем продолжить знакомство с уже успевшим нахватать в свой адрес кучу угроз (равно, как и позитива!) и безусловно талантливым автором. Правда, если «Белой Альтанке» досталась порция ностальгии о далёких 80-х, чего уже явно хватило, дабы завести читательскую аудиторию (чего стоят одни отклики и посылы! ), то в этом плане «Мотылёк» ожидает полная неизвестность. Нам ещё только предстоит либо – познать сполна, что есть читательское негодование, либо уже традиционно благодарить вас, наших читателей, за умение отличать настоящее чтиво от фальшивой подделки, за способность сопереживать наболевшему и не забывать доброго. Впрочем, судите сами…
Б.
Рос со мной в одном дворе, жил в одном подъезде. Мягкий, слабохарактерный, скрытный, он, тем не менее, прибился к нашей компании, но всё равно был как-то сбоку. Он жил с родителями и сестрой, но каждый в этой семье жил сам по себе, хотя и на одной маленькой жилплощади. Б. был первый, кто научил меня курить – он делал это правильно, а я – не в затяжку. Б. сказал, что если я не научусь правильно курить, у меня будет рак губы. Пришлось учиться. Однажды, в классе пятом-шестом, я пригласил Б. к себе домой. Меня тогда очень удивило, что он, в отличие от других моих друзей и одноклассников, которые интересовались моими книжками и игрушками, сразу попросил показать ему родительскую аптечку с лекарствами. Я показал. Б. долго рылся, что-то оттуда выбрал, сказал, что болеет бабушка и ей это очень надо. Потом его положили на дурку. Я не знаю, что было причиной, но оттуда он вернулся с целым кульком разноцветных таблеток, который гордо демонстрировал во дворе, но ни у кого это особого интереса не вызвало, кроме Чижика (см. Белая Альтанка № 34. «Мои аутричи. СССР. 80-е»). Ещё запомнилось, что Б. часто гулял в школьной форме – как приходил со школы, так и гулял – никогда не носил пионерского галстука и был «патлачем». Патлачами мы называли тех, кто носил длинные волосы.
У Б. волосы были красивыми. И вообще, когда он подрос, то стал красавцем и пользовался большим успехом у девушек. Но девушки (их у Б. было много и все – красавицы) его не сильно интересовали, по-настоящему увлекался он только наркотиками, причём как-то в одиночку, скрытно, внычку. Своих девушек он рассматривал, как возможность распотрошить очередную аптечку. При этом, с наркоманами – Б. не тусовался, а вскоре стал избегать и нашей компании, так как все мы после школы куда-то поступили учиться,а Б. – нет.
Вскоре он стал сожительствовать с некой С. и переехал к ней. В нашем дворе появлялся редко. Однажды поздно вечером он пришел ко мне домой, вызвал меня поговорить на лестничную площадку. «Слушай, у тебя есть солутан? У меня бабка болеет, очень надо». Надо сказать, что бабку Б. я хорошо знал, это была не по годам молодо выглядящая, всегда очень хорошо и со вкусом одетая дама, которую назвать «бабкой» было бы оскорблением. Я вынес Б. солутан – всё-таки друг детства, а друзьям надо помогать – когда-то его назначили моей бабушке, думали, что у неё бронхиальная астма, но диагноз не подтвердился. Я уже учился в медучилище и кое-что понимал в веществах, по фармакологии имел пять, к тому же у нас в медучилище среди старшекурсников были наркоманы и солутан был среди них популярен. В 90-е я вёл бурную музыкально студенческую деятельность и с Б. пересекался редко и случайно. Он деградировал на глазах. Старая и грязная одежда, многодневная небритость и желтушность лица резко контрастировали с его природной красотой. Таких как Б. сейчас называют мачо и берут на обложки журналов, но тогда его не забирали даже менты.
Сторчалась и его сожительница С., с которой они сначала шарились вместе, а потом разбежались. Я замечал Б. собирающим на улицах окурки, бутылки и металлолом, иногда просто попрошайничающим. Как-то раз Б. перепугал меня насмерть: я зашёл в подвал родительской пятиэтажки взять велосипед, и услышал какое-то шуршание. Наш подвал многократно обворовывали, больше десяти раз, одних только великов украли семь, поэтому я решил посмотреть, что там за движение в глубине подвала. Свет горел тускло и не во всех местах длинного и разветвленного подземелья. Я всё обшарил, никого не обнаружил и решил вспомнить детство – когда-то в глубине подвала у нас, шпаны, была халабуда: мы заняли пустое место под лестницей и оборудовали там двери, а внутри столик и несколько сидений (стоять в полный рост там было нельзя, высоты едва хватало даже сидячему человеку). Мы собирались там поиграть в карты и покурить, а еще тут был наш штаб, когда мы играли в войнушку. Я решил туда заглянуть. Фонарика не было. Нашёл это место, влез туда посмотреть и наткнулся на что-то мягкое и живое: я в ужасе отпрянул. Живое под моей рукой тоже сжалось и вылетело наружу. Миг – и мы оказались в центральном освещённом коридоре подвала, ошарашено глядя друг на друга. Я не сразу узнал Б. Он сильно сбомжевался, завонялся и зарос. Одежда, казалось, срослась с ним.
Первое, что он попросил: не выдавать его и никому не говорить, что он здесь. Я никому не говорил, даже нашим общим знакомым, и где-то недели две под- кармливал Б., заходя к нему по утрам, перед занятиями в медакадемии. Принёс кое-что из одежды, но наотрез отказался приносить наркотики, хотя Б. давил на жалость. Маме своей Б. не хотел показываться на глаза – не хотел её расстраивать, как он сам говорил. К тому же, отец и отчим Б. к тому времени уже умерли, и у его матери была новая семья. Потом Б. выставил подвал моих родителей и исчез.
Последний раз я видел его в 1998-м году под подвалом какой- то пятиэтажки на Киевском шоссе. Он вскрывал замок на входной двери и думал, что его никто не замечает, хотя это происходило среди белого дня. Умер Б. в начале «нулевых» в возрасте Иисуса Христа (он, кстати, чем-то был на него похож внешне) в туберкулёзном диспансере.
Мама Б. рассказывала на поминках, что за несколько дней досмерти он решил начать новую жизнь.
В.
С В. мы учились в одной группе медучилища. Мы не то чтобы дружили, так как были из разных районов, из разных компаний, но и не враждовали. В группе В. уважали, он был одним из неформальных лидеров: с учителями был высокомерен и дерзок, имел собственное мнение и умел его отстаивать, в общении проявлял скепсис и нигилизм – прям как тургеневский Базаров из романа «Отцы и дети», который мы тогда как раз проходили по русской литературе. В учёбе был полным пофигистом, что тоже заражало и становилось примером для подражания. В общем, В. казался нам опытнее и взрослее нас. А еще В. имел свойство разражаться громоподобным смехом, словно Зевс. Это было его главное отличие – все приходили в восторг от этого смеха. Сейчас бы я назвал это сардоническим смехом – смехом мудреца над человеческой суетой, смехом, возносящим смеющегося над бытовухой. Этим он и запомнился.
Несколько раз я с В. выпивал. Взять бутылку водки («Московская», 5 рублей 30 копеек в 1987-м году) на двоих-троих после занятий в нашей среде считалось вполне нормальным и даже желанным мероприятием: так мы (неосознанно) готовились влиться в ряды взрослых медработников, употребление спиртного которыми – часть профессии.
В. обладал резким чувством юмора, на грани фола. Эта резкость, суть которой состояла в смелом и часто нецензурном назывании вещей (и людей) своими именами, делала В. маргиналом, отчуждая его от «стада» (так В. называл нашу группу и советское общество в целом). Он был сам по себе и в стороне от общественной жизни, которую презрительно именовал «народной самодеятельностью». А ещё – он как-то подозрительно быстро и сильно пьянел, иногда вплоть до комы, что нам, молодым студентам-медикам, казалось подозрительным, странным и интересным Армия разбросала пацанов нашей группы по всему Советскому Союзу. В. попал служить в «горячую точку» на Кавказе. Это был 90-й год и большинство из 15-ти братских республик стали жёстко бороться со «Старшим братом» за независимость. В. попал в эту переделку. Я, тоже находясь на службе, но в гораздо более спокойных условиях, вёл переписку практически со всеми одногруппниками, которых забрали в армию. Храню эти письма до сих пор.
Вот и сейчас, готовя этот текст, я нашёл письма В. От него приходили страшные письма. Чувак реально был на войне, несколько раз пытался покончить с собой. С попыткой очередного суицида был госпитализирован. Усилиями своих влиятельных родителей был переведён дослуживать домой. Мы все за него порадовались.
В 92-м, во времена «эгономики» (эго + экономика – когда каждый работал сам на себя, а не на государство, придумывая себе бизнес самостоятельно, так как страны по факту не существовало), В. возил в Россию колбасу и электромоторы, подрабатывая потихоньку фельдшером на вокзале. Виделись мы редко, да и то случайно. Я в 92-м увлекся музыкой, с друзьями мы сколотили рок-группу и часто посещали местные кабаки, где играли разные музыканты, – договариваться то за аппарат, то за инструменты, то за запись. В кабаках я и встречал В., отмечающего очередной удачный вояж в Россию, откуда вернуться целым уже само по себе было большой удачей, безотносительно к заработку. В. был всё таким же весёлым, нигилистически самоуверенным, громогласно смеющимся, внешне беззаботным и быстро пьянеющим, как и до службы в армии, но заметно осунулся, а черты лица – заострились. Во время одной из таких встреч, когда мы с В. отошли из-за столика в кабацкий туалет, он предложил мне пенталгин. Я отказался, а В. бодро запил пригоршню таблеток и вернулся за столик водку пить. Я тогда этому значения особо не придал – время было такое, что все «торчали» – подумал только: «вот, почему он так быстро пьянеет». В декабре 93-го мы готовились отмечать концертом первую годовщину нашей рок-группы. Арендовали стрёмное кафе «Чумак», собрали взносы, напечатали и разослали пригласительные. Пригласительный для В. должен был занести его друг и сосед М., наш общий одногруппник. 24-го декабря, за день до концерта, мы репетировали на квартире Б., тоже нашего общего одногруппника, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял М.: «В. повесился. Вчера. На лестнице, у себя под дверью, на собственном шарфе». Концерт мы решили не отменять, зная отношение В. к смерти, которая многократно сгорала в пламени его громогласного смеха. Да и поздно уже было – пригласительные разосланы, за аренду уплачено. К тому же и название программы – «Будущего нет!» – было в тему.
На похоронах – тихих, морозных, но многолюдных и долгих – прозвучала версия самоубийства: В. втянулся в наркотики, влез из-за этого в долги и решил, что так жить нельзя. Для меня, знающего его бескомпромиссный характер, это было очень похоже на правду. Хотя вокруг смерти В., как обычно бывает в таких случаях, когда ни предсмертной записки, ни роковых знамений, муссировалось много версий и кружилось много загадок. Это была первая смерть в нашей группе из медучилища. В день смерти мы ещё долго ежегодно собирались у В. на могиле и поминали бурную молодость – приключений у нас с В. было немало, было что вспомнить. Это стало своего рода традицией, но и традиции умирают. Последний раз мы навещали В. 10 лет назад. Всем некогда. Все заняты своими делами. В. все свои дела решил радикально – раз и навсегда. Пенталгин помог.
Д.
Д. был из компании Ю., у которого мы собирались слушать «металл» под пивко. Пивко брали на разлив по две трехлитровых банки на рыло. Очень скоро выяснилось, что друзья Ю. пьют не только пивко и не только пьют.Таким был Д. – щуплый, почти прозрачный (призрачный) тип в «варёнках» и пыжиковой шапке (познакомились мы зимой и описанные ниже события тоже зимние). В свои 16-ть лет он уже имел хронический алкоголизм, регулярно бухая лет с 13-ти, неоднократно лежал на «дурке» (слово «лечился» как-то рука не поворачивается написать), стоял на учёте в милиции и имел одну цель в жизни – отключиться.
Для отключки использовалось всё: от пивка до «ширки», а лучше всё вместе. Стадия кайфа Д. не интересовала в принципе, ему нужно было именно вырубиться. Окружающих это, как минимум, забавляло. Родителей (надо сказать, высокопоставленных особ) – напрягало, так как из квартиры и отцовского гаража уже были вынесены и принесены в жертву коматозу видеомагнитофон (вторая после золота ценность в 90-е) и запасной двигатель «Жигулей». Поэтому дома Д. не жаловали.
Ю.
Я дружил с Ю., он был для меня авторитетом: спортсмен, ведущий здоровый образ жизни, предлагающий всегда разные интересные занятия – мотоциклы, музыка, тренировки по восточным единоборствам, что в то время, когда каратэ, тхэквондо и прочие боевые искусства были реально запрещены, выглядело, как настоящее и благородно опасное подвижничество. Сейчас про таких как Ю. говорят «сэлф-мэйд мен» – человек, сделавший себя сам. Ещё у Ю. была замечательная черта – он не просто терпимо относился к наркоманам и алкоголикам, он ещё и опекал их. Д. был из тех, кто активно пользовался этим. Однажды мы с Ю. решили поехать в Киев, столицу Украинской ССР.
Я – первый раз в жизни. Ю. – взял с собой Д. Я возражал: «Зачем?! Он же нам всё испортит!» На что Ю. твёрдо ответил: «Без нас с тобой он Киев никогда не увидит». Так и получилось – для Д. это была первая и последняя поездка в Киев, которую он нам с Ю. конечно же испортил, хотя из средств для отключки у нас было только вино «Славянское». В плацкарте по дороге туда Д., которого в поезд грузили в беспамятстве, упал с верхней полки на молодую субтильную даму и облевал ей замшевые сапоги. По приезду в Киев – 612-й поезд прибывал рано утром, ещё затемно – он немедленно отключился «Славянским». Произошло это в строящемся доме на Саксаганского, в километре от вокзала. Со стройки мы вынесли тело Д. и пытались перевезти его на трамвае – нас ждали девушки на Кловском спуске (Д. не знает, но его тоже ждала тогда девушка). Уже рассвело, на улицах стало людно, остановка была переполнена. В трамвай нас не пустил кондуктор, и мы решили спрятать Д. в телефонной будке, пока он не очнётся. Некоторое время замысел действовал, но будка оказалась плохо закреплена, и начавший приходить в сознание Д. перевернул её вместе с собой в середине. Пока мы вытаскивали Д., подъехали менты, помогли нам и упаковали Д. в «бобик». Нас брать не захотели, но зато назвали адрес, куда увезли Д.: вытрезвитель, улица Кировоградская, 40. Мы с Ю. сходили в Лавру на экскурсию. Без девушек. А потом весь день искали Кировоградскую и вытрезвитель. Это оказался промышленно-похоронный район между Байковым кладбищем и Московской площадью. Здесь я впервые увидел трезвого Д. – его выпустили из вытрезвителя бодрого, с чистыми волосами («два часа в холодном душе стоял…»), размятого («…а потом час в «ласточке» висел) и с деловито озадаченным выражением лица. Мы оплатили за Д. услуги вытрезвителя – 1 рубль 40 копеек за душ, чай («ласточка» прилагалась бесплатно) и возврат пыжиковой шапки в целости и сохранности. Перед спуском в станцию метро «Ломоносова» Д. увидел магазин «Галантерея» и попросил у меня 90 копеек на зубную пасту и щётку, чтобы потом почистить зубы в туалете, и скрылся в чреве магазина. Мы с Ю. остались ждать на улице.
Вместо Д. минут через 10 из магазина вышла растерянная продавщица и стала звать прохожих на помощь. Вызвались мы с Ю. Признаться, мы не сильно удивились, увидев в прихожей магазина тело Д. возле которого валялся пустой фанфурь из-под «Тройного» (стоил ровно 90 коп.), зато удивлению и возмущению продавщицы не было предела! На вокзал мы (Юра тащил Д., я – пыжиковую шапку), дабы уберечься от ментов, отступали вдоль эпической реки Лыбидь. Бомжи, густо облепившие её бетонные берега и тянущиеся вдоль и поперёк теплотрассы, смотрели на нас с пониманием. Мне казалось тогда, что я попал в эпицентр экологической катастрофы – вонючая Лыбидь, представляющая собой сточные воды урбанизации, чёрные гроздья бомжей, костры из покрышек, не желающие разбегаться крысы. Глядя на такое дикое количество грязных и бездомных людей мне, после посещения нарядной Лавры, было непонятно, почему эти люди не в Лавре? Почему церковь не выполняет свою главную функцию – помогать нищим и обездоленным, раз уж они оказались, как и церковь, отделены от государства (а что, если бы церкви проводили аутрич-работу, это была бы ощутимая польза обществу. Почему нет?). Таким, благодаря Д., предстал передо мною Киев образца 1990-го года, и до сих пор посещение набережной реки Лыбидь (сегодня её берега украшены пёстрым граффити) входит для меня в обязательную программу моих частых командировок в столицу.
А Д., несмотря на его постоянное стремление вырубиться, жив до сих пор. В 2000-х я несколько раз встречал его на улицах в галлюцинозе: он шёл по совершенно ровному тротуару и, то перепрыгивал какие-то ямы и барьеры, возникающие в его воображении, то вдруг замирал перед очередным препятствием и обходил его по сложной траектории. Меня, понятно, в этот момент он не узнавал. Потом Д. надолго исчез из реальности. Оказалось, его посадили.
Срок пошёл на пользу – в колонии он приобрёл специальность не то слесаря, не то сварщика, не то того и другого.
После отсидки он некоторое время ещё «трескался», но жизненный инстинкт оказался сильнее страсти к саморазрушению и Д., по итогу, устроился работать охранником и вырубается теперь, как и все добропорядочные граждане, строго по расписанию – на отведённое графиком время сна. Я иногда думаю, что бы я сказал Д., если бы вдруг сегодня встретил его, и он меня узнал? Наверное, сообщил бы, что на Кировоградской 40 сейчас сидит скучная контора по доставке обедов в офисы, а по Саксаганского уже не ходят трамваи…
Артур Кошалин
/Отдельный респект Анатолию Волику,
приславшему этот исторический экскурс
для публикации в нашу газету!/
Здорово